"Убийство на Аппиевой дороге" - пятая книга в серии исторических детективов Стивена Сейлора "Roma Sub Rosa". Действие происходит в древнем Риме в 52 году до нашей эры.
читать дальшеНа должность нашлось множество претендентов, но из-за положения дел в городе провести выборы не представлялось возможным. При общем безвластии редкий день обходился без убийств.
Дио Кассий. Римская история.
Аппиева дорога, названная в честь Аппия Клавдия Цека, в чьё цензорство она была построена, ведёт из Рима в Капую, что составляет примерно пять дней пути. Ширина её такова, что две встречные повозки могут свободно разъехаться, не зацепив друг друга. Эта дорога является одним из самых примечательных сооружений, ибо камни, которыми она вымощена, столь искусно обтёсаны, уложены и выровнены и без всякого скрепляющего раствора столь плотно пригнаны друг к другу, что при взгляде на её поверхность трудно поверить, что это дело рук человеческих.
Прокопий. Война с готами.
Не надо читать нам законы – у нас есть мечи.
Плутарх. Жизнеописание Помпея.
Замечание рисских именах и времени суток в Древнем Риме.
Большинство персонажей этой повести – реальные исторические лица; и автор предпочёл называть их не так, как называли современники, а как принято в современной литературе. Разумеется, Марк Антоний был для современников Маркус Антониус; а Помпей – Гнеус Помпеус Магнус, а вовсе не Помпей Великий. Но эта форма имён настолько укоренилась, что отвергать её показалось автору излишним педантизмом.
Жители Древнего Рима, так же, как и мы, делили сутки на два двенадцатичасовых цикла; но границей между циклами были не полдень и полночь, а восход и заход солнца; так что говоря о первом часе дня, римлянин имел в виду буквально первый час дня, то есть первый час дневного света. Соответственно, первым часом ночи был первый час темноты. Нижеприведенная таблица приблизительно соответствует исчислению времени суток, которое автор почерпнул из исторических источников и использовал для написания повести «Убийство на Аппиевой дороге».
Первый час дня – 7 утра.
Второй час дня – 8 утра.
Третий час дня – 9 утра.
Четвертый час дня – 10 утра.
Пятый час дня – 11 утра.
Шестой час дня – полдень.
Седьмой час дня – час дня.
Восьмой час дня – 2 часа дня.
Девятый час дня – 3 часа дня.
Десятый час дня – 4 часа дня.
Одиннадцатый час дня – 5 часов вечера.
Двенадцатый час дня – 6 часов веера.
Первый час ночи – 7 часов вечера.
Второй час ночи – 8 часов вечера.
Третий час ночи – 9 часов вечера.
Четвёртый час ночи – 10 часов вечера.
Пятый час ночи – 11 часов вечера.
Шестой час ночи – полночь.
Седьмой час ночи – час ночи.
Восьмой час ночи – 2 часа ночи.
Девятый час ночи – 3 часа ночи.
Десятый час ночи – 4 часа утра.
Одиннадцатый час ночи – 5 часов утра.
Двенадцатый час ночи – 6 часов утра.
Часть 1. Смута
Глава 1
- Папа, вставай!
Чья-то рука легонько потрясла меня за плечо. Я отодвинулся, одеяло сбилось, и в шею мне ударило холодом. Снова натянув одеяло до подбородка, я отвернулся от назойливого голоса и потянулся к Бетесде; но рука встретила лишь простыню, ещё хранившую тепло её тела.
- Да проснись же, папа. – Эко снова потряс меня за плечо, уже сильнее.
- Да, да, Гордиан. – Это была уже Бетесда. – Вставай!
Бывает ли сон слаще, чем январской ночью, когда небо затянуто тучами, и сама земля съёжилась от холода? Хотя жена и сын упорно не желали оставить меня в покое, я погрузился в объятия Морфея с такой же лёгкостью, как в мягкую перину, набитую гусиным пухом. Где-то надо мной две сороки стрекотали без умолку, раз за разом повторяя «папа» и «Гордиан». Потом они слетели вниз, назойливо хлопая крыльями, и принялись больно клевать меня. Я отмахивался, как мог. Мне удалось отогнать их, и они поднялись в облака, оставив меня в моей тёплой, мягкой, чудесной постели наслаждаться предутренним сном…
Облака разверзлись, и прямо в лицо хлынула холодная вода, заставив меня закашляться. Я рывком сел и протёр глаза.
Довольно кивнув, Бетесда поставила пустую чашку на столик у стены, рядом с лампой. В ногах кровати стоял Эко, только что стащивший с меня одеяло.
- Отдай! – обиженно сказал я. В самом деле, на что это похоже, стаскивать со своего старого отца одеяло – ни свет, ни заря, да ещё в такую холодину! Разве хорошие сыновья так поступают?
Эко не двинулся с места. Бетесда, скрестив руки на груди, внимательно разглядывала меня. В неверном свете мигающего светильника оба они и вправду походили на сорок.
- Ну, дайте же человеку поспать! – простонал я и, надеясь выиграть ещё хотя бы несколько минут, закрыл глаза и хотел снова лечь. Но прежде, чем голова моя коснулась подушки, Эко удержал меня, схватив за плечо.
- Нет, папа. Вставай. Это срочно.
- Что срочно? – Я попытался стряхнуть его руку, но тщетно. – Да что случилось - дом, что ли, горит? – Волей-неволей я опять сел на кровати, оглядел комнату – и сонливость мою как рукой сняло. – Диана! Где Диана?
- Я здесь, папа. – Она вошла в комнату и шагнула в круг света. Длинные чёрные волосы, распущенные на ночь, спадали на плечи и блестели, как вода в лунном свете; миндалевидные египетские глаза, унаследованные от матери, слегка припухли от сна.
- Что случилось? – зевнула Диана. – Эко? А почему ты здесь? И что вы все поднялись в такую рань? И что там творится?
-Где «там»?
- На улице, папа. – Она чуть наклонила голову, прислушиваясь. – Нет, отсюда не слышно. А вот из моей комнаты слышно всё. Они-то меня и разбудили.
- Кто тебя разбудил?
- Люди на улице. Бегают с факелами, кричат. – Диана смешно сморщила нос, как всегда, когда ей что-то непонятно. Я продолжал смотреть на неё. Наверно, вид у меня был всё ещё сонный, потому что она шагнула к Бетесде. Та обняла её и прижала к себе. В свои семнадцать Диана всё ещё достаточно ребёнок, чтобы искать материнской ласки. Эко молча стоял надо мной с видом принесшего дурные вести посланца в греческой трагедии.
Только теперь до меня окончательно дошло, что случилось что-то и вправду скверное.
Несколько минут спустя я уже был одет и торопливо шагал рядом с Эко и в окружении четверых его рабов-телохранителей по тёмным улицам.
Приближающийся топот за спиной заставил меня обернуться. Какие-то люди пробежали мимо. Они несли факелы, и в их свете наши тени отплясывали на мостовой и стенах домов безумный танец.
Потом люди с факелами скрылись впереди, и снова стало темно. Я споткнулся о расшатавшийся камень и выругался.
- Нумины яйца! Надо было нам тоже захватить факелы.
- Нет, - ответил Эко. – Лучше пусть у моих людей руки будут свободны.
- Что ж, по крайней мере, у нас достаточно охраны. – Я окинул взглядом четверых рабов моего сына, окружавших нас плотным кольцом – один впереди, один позади, и по одному с каждой стороны. У них был вид хорошо тренированных гладиаторов – молодые, дюжие, решительного вида парни, настороженные, не упускающие ничего вокруг.
Хорошие телохранители дорого стоят, а уж на прокорм их приходится тратить целое состояние. Потому всякий раз, когда Эко прикупает ещё одного, его жена Менениа ворчит, что он зря переводит деньги, и лучше бы купить другого повара или другого учителя для детей. Но Эко неумолим. «Защита дома важнее, - говорит он. – В наше время без охраны нельзя». И он совершенно прав.
Я подумал о невестке и внуках в доме на Эсквилине.
- А как же Менениа и дети? – спросил я, стараясь не отстать. Быстрая ходьба согревала, но изо рта при каждом выдохе шёл пар. Мимо снова пробежали люди с факелами, и снова заплясали, удлиняясь, наши тени.
- С ними всё в порядке. Месяц назад я поставил новую дверь. Высадить её сможет разве что целая армия. И я оставил с ними двоих рабов, самых сильных.
- Сколько же у тебя теперь телохранителей?
- Всего шестеро – двое дома и четверо с нами.
- Всего шестеро? – Сам я до сих пор держал лишь одного единственного телохранителя – старого испытанного Белбо, которого оставил дома охранять Бетесду и Диану. Плохо лишь, что он действительно уже стар; а другие наши рабы вряд ли сумеют дать отпор, если дойдёт до погромов…
Я постарался отогнать недобрые мысли.
Опять приближающийся сзади топот. У этих факелов не было, и когда они поравнялись с нами, наши рабы, как по команде, сунули руки под плащи. Правило первое: опасайся людей, идущих ночью без факелов, ибо руки их свободны для кинжалов.
Но они пробежали мимо, не обратив на нас никакого внимания. Где-то впереди распахнулось окно в верхнем этаже, и голос прокричал.
- Аидова бездна! Что там стряслось?
- Они убили его! – отозвался один из тех, кто только что обогнал нас. – Подстерегли, зарезали, подлые трусы!
- Да кого убили?
- Клодия!
Человек в окне онемел на миг, а затем громко расхохотался. Заслышав смех, люди впереди остановились, как вкопанные.
- Плохо! – тихо сказал Эко. Я кивнул, но тут же сообразил, что он обращался не ко мне, а к рабам, для которых его слово послужило сигналом. Они теснее сомкнулись вокруг нас. Мы резко ускорили шаг.
- Ну и куда же вы так спешите? – Человек в окне едва мог говорить от смеха. – На пир боитесь опоздать?
Ответом ему был взрыв брани и гневные выкрики. Кое-кто уже стал искать камни. Даже на Палатине, в приличном квартале с хорошо мощёнными улицами и со вкусом выстроенными домами, попадаются расшатавшиеся, а то и валяющиеся просто так камни…
Смех в окне оборвался, сменившись вскриком.
- Уй! Вы, шлюхино отродье! – Ставни захлопнулись под градом камней.
Мы свернули за угол.
- Думаешь, это правда? – спросил я.
- Что Клодия убили? Скоро узнаем. Это ведь его дом – вон там, впереди? Смотри, сколько народу, и все с факелами. Потому-то я и выскочил из дому. Менениа заметила зарево и разбудила меня. Можно было подумать, что весь Палатин горит.
- И поэтому ты примчался? Испугался за старика отца?
Эко улыбнулся, но тут же снова помрачнел.
- У нас в Субуре на улицах не протолкнуться. На каждом углу кто-нибудь выступает с речью и собирает толпы народу. Люди стоят в дверях, шепчутся в подворотнях. Многие плачут, многие причитают в голос. И все идут на Палатин. Толпы поднимаются, как река во время дождей. И все твердят одно: Клодия убили.
Дом Публия Клодия – его новый дом, ибо он купил его и въехал лишь несколько месяцев назад – был одним из архитектурных чудес Рима. Или же одним из его архитектурных чудовищ. Всё зависело от точки зрения. Год от года дома богачей на Палатинском холме делались всё больше и роскошнее, поглощая маленькие дома, и соперничая друг с другом великолепием убранства. Особняк Клодия мог похвастаться стенами из цветного мрамора. При свете многочисленных факелов были отлично видны устроенные на склоне холма веранды с множеством колонн – из зелёного лакедемонского порфира; из египетского красного мрамора, испещрённого белыми крапинками, как шкура оленёнка; из жёлтого нумидийского мрамора с красными прожилками. Веранды эти, летом усаженные розами и оттого выглядящие теперь непривычно голо, окружали усыпанную гравием площадку перед домом. Тяжёлые железные ворота, обычно закрытые наглухо, стояли распахнутые настежь; но попасть внутрь нечего было и думать из-за множества громко причитающих плакальщиков, теснившихся на площадке. Те, кому не хватило места, стояли перед воротами.
Где-то за всей этой толпой, по ту сторону площадки, был вход в сам дом, раскинувшийся на вершине Палатинского холма, как маленький самостоятельный городок. Я знал, что с противоположной стороны есть ещё веранды и портики с многочисленными колоннами цветного мрамора. Дом вздымался перед нами, подобно небольшой горе из сияющего мрамора; освещённый изнутри и снаружи, застывший между затянутым тяжёлыми тучами небом и чадом от факелов.
- Ну, что, - обратился я к Эко, - мы узнали, что хотели. Клодия, скорее всего, и вправду убили, раз перед его домом собрались плакальщики. Ближе нам всё равно не пройти, так что давай-ка вернёмся по домам. В такое время лучше быть рядом с женой и детьми. Мало ли.
Эко кивнул, но, казалось, совершенно меня не слышал. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, он пытался разглядеть, что творится перед домом.
- Двери закрыты. Никто не входит и не выходит. Они просто толпятся и…
Внезапные выкрики прервали его.
- Дорогу! Дорогу!
Давка усилилась. Люди теснились, освобождая путь для появившейся процессии. Впереди, грубо расталкивая тех, кому не удалось убраться в сторону, шли гладиаторы. Они были настоящие великаны; в сравнении с ними рабы Эко выглядели тщедушными подростками. Говорят, далеко на севере, за Галлией, есть острова, где живут такие гиганты. У этих была очень светлая кожа лица и всклокоченные рыжие волосы.
Нас с Эко прижало друг у другу. Телохранителям удавалось держаться рядом. Кто-то наступил мне на ногу. Руки мои были прижаты к бокам; я не мог двинуться с места. Появились носилки. Поднятые на плечах носильщиков, которые были выше даже огромных гладиаторов, они плыли над толпой; и лишь полог из шёлка в бело-красную полоску чуть колыхался от потоков нагретого факелами воздуха.
Сердце моё пропустило положенный удар. Я хорошо знал эти носилки. Однажды мне самому довелось в них проехаться. Конечно же, она должна была появиться.
Носилки приближались. Занавески были плотно закрыты. Ничего удивительного. У неё наверняка нет ни малейшего желания видеть эту толпу; ещё меньше ей хочется, чтобы толпа видела её. Но когда носилки поравнялись с нами, мне показалось, что занавески чуть-чуть разошлись. Я вытянул шею, пытаясь хоть что-то разглядеть над головами носильщиков, но мешала игра света и теней. Может, мне действительно лишь показалось. Может, это тень так упала.
Внезапно я ощутил на плече тяжёлую руку. Эко поспешно оттащил меня назад, с дороги шедшего рядом с носилками гладиатора.
- Думаешь, это она? – прошептал он мне на ухо.
- Ну, конечно. Больше некому. Во всём Риме не найдёшь других таких носилок.
Разумеется, не я один узнал эти знаменитые красно-белые шёлковые занавески. В конце концов, здесь собрались приверженцы Клодия –вольноотпущенники, чьи права он защищал; бедняки, обязанные ему куском хлеба - ведь это он, в бытность свою трибуном, внёс законопроект о бесплатных раздачах казённого зерна для народа. Они горой стояли за Клодия, а он горой стоял за них. Не раз и не два они кидались бунтовать по первому его приказу. Они знали о нём всё – о его карьере, семейной жизни, скандальных похождениях – и готовы были в горло вцепиться его врагам. Они боготворили его. Их обожание могло не распространяться на его беспутную старшую сестру; но перед её носилками они расступились.
Кто-то в толпе назвал её имя; его стали повторять всё громче и громче, и вот уже вся толпа скандировала:
- Клав-ди-я! Клав-ди-я! Клав-ди-я!
Носилки проплыли между колоннами и оказались на площадке перед домом. Её телохранители могли бы расчистить путь силой; но в этом не было необходимости. Плакальщики благоговейно расступались. Волны людского моря расходились и тут же смыкались позади. Носильщики поднялись по ступенькам к входу. Высокие бронзовые двери, открывающиеся внутрь, распахнулись и закрылись. Занавески носилок были задёрнуты так, что никто не увидел выходящих.
Скандирование прекратилось, и стало до странности тихо.
- Значит, Клодий убит, - тихонько сказал Эко. – Как-то не верится, что его больше нет.
- Когда ты поживёшь с моё, то поймёшь, что все эти великие рано или поздно уходят. Чаще рано.
- Ну да, ну да. Но я имел в виду…
- Да я понял. Смерть некоторых – это как песчинка, упавшая в реку; она не тревожит водной глади. Смерть других - это уже как валун; вода выплёскивается на берег. А с очень немногими… - и я невольно вздохнул.
- Как упавшая с неба звезда, - договорил за меня Эко.
- Ну, будем надеяться, что до этого не дойдёт. – Но я сам не верил собственным словам.
Толпа медлила расходиться. Вокруг наперебой рассказывали о случившемся. Слухи были самые противоречивые. Клодия убили на Аппиевой дороге, на самом выезде из Рима – нет, за двенадцать миль от Рима, возле Бовилл - нет, южнее. Клодий ехал верхом и был один – нет, его сопровождали несколько телохранителей – нет, он ехал в носилках с женой, в сопровождении обычной свиты телохранителей и слуг. Они попали в засаду – нет, убийца был один – нет, среди людей Клодия был предатель, он-то и убил. Слухам не было конца, и лишь в одном все сходились: Клодия убили.
Тем временем тучи разошлись, и в чёрном небе стали видны поблёскивающие, как льдинки, звёзды. С самого начала я разогрелся от быстрой ходьбы, потом, в толпе, меня согревало тепло от множества тел и факелов; но теперь ночь стала холоднее, и я начал мёрзнуть не на шутку. Потопав ногами и потерев ладони друг о друга в тщетной попытке согреться, я не выдержал и обратился к Эко.
- Это без толку. Мне холодно. Надо было одеться потеплее. – Эко, казалось, совершенно не замечал холода, хотя плащ на нём был не теплее моего. Впрочем, в пятьдесят восемь лет кровь стынет быстрее, чем у того, кто на двадцать лет моложе. – Что толку здесь торчать? Мы узнали, в чём дело. Клодия убили.
- Да, но кто его убил?
Я сдержал улыбку. Мой приёмный сын пошёл по моим стопам, а для людей нашей профессии привычка докапываться до истины становится второй натурой, даже когда за эту истину нам никто не заплатит.
- От этой толпы всё равно ничего не узнаешь.
- Похоже, что нет.
- Тогда пойдём.
Эко всё ещё колебался.
- По идее, они должны выслать кого-то, кто объявит… Рано или поздно кто-то наверняка выйдет… - тут он заметил, что я весь дрожу. – Ладно, идём.
- Тебе незачем уходить. Оставайся, если хочешь.
- Одного я тебя не отпущу. Не в такое время.
- Пошли со мной телохранителей.
- И остаться здесь одному? Я не дурак.
- Тогда пошли со мной двоих, а двое пусть остаются с тобой.
- Нет, не хочу рисковать. Я провожу тебя домой, а потом вернусь, если до той поры не найду чего-нибудь получше.
Мы могли бы спорить ещё долго, но тут Эко резко вскинул голову, глядя на что-то позади меня. Его рабы враз насторожились.
- Кто из вас Гордиан? - пробасил голос за моей спиной. Я обернулся и едва не уткнулся лицом в чью-то широченную грудь. Пришлось задрать голову, чтобы увидеть грубое, обветренное лицо и огненно-рыжую шевелюру.
- Я Гордиан.
- Пойдём со мной. – Акцент у него был ужасный.
- Куда?
Верзила чуть склонил голову.
- В дом, конечно же.
- И кто же меня приглашает? – Но я уже знал ответ.
- Тебя зовёт госпожа Клавдия.
Значит, она меня всё-таки заметила.
читать дальшеНа должность нашлось множество претендентов, но из-за положения дел в городе провести выборы не представлялось возможным. При общем безвластии редкий день обходился без убийств.
Дио Кассий. Римская история.
Аппиева дорога, названная в честь Аппия Клавдия Цека, в чьё цензорство она была построена, ведёт из Рима в Капую, что составляет примерно пять дней пути. Ширина её такова, что две встречные повозки могут свободно разъехаться, не зацепив друг друга. Эта дорога является одним из самых примечательных сооружений, ибо камни, которыми она вымощена, столь искусно обтёсаны, уложены и выровнены и без всякого скрепляющего раствора столь плотно пригнаны друг к другу, что при взгляде на её поверхность трудно поверить, что это дело рук человеческих.
Прокопий. Война с готами.
Не надо читать нам законы – у нас есть мечи.
Плутарх. Жизнеописание Помпея.
Замечание рисских именах и времени суток в Древнем Риме.
Большинство персонажей этой повести – реальные исторические лица; и автор предпочёл называть их не так, как называли современники, а как принято в современной литературе. Разумеется, Марк Антоний был для современников Маркус Антониус; а Помпей – Гнеус Помпеус Магнус, а вовсе не Помпей Великий. Но эта форма имён настолько укоренилась, что отвергать её показалось автору излишним педантизмом.
Жители Древнего Рима, так же, как и мы, делили сутки на два двенадцатичасовых цикла; но границей между циклами были не полдень и полночь, а восход и заход солнца; так что говоря о первом часе дня, римлянин имел в виду буквально первый час дня, то есть первый час дневного света. Соответственно, первым часом ночи был первый час темноты. Нижеприведенная таблица приблизительно соответствует исчислению времени суток, которое автор почерпнул из исторических источников и использовал для написания повести «Убийство на Аппиевой дороге».
Первый час дня – 7 утра.
Второй час дня – 8 утра.
Третий час дня – 9 утра.
Четвертый час дня – 10 утра.
Пятый час дня – 11 утра.
Шестой час дня – полдень.
Седьмой час дня – час дня.
Восьмой час дня – 2 часа дня.
Девятый час дня – 3 часа дня.
Десятый час дня – 4 часа дня.
Одиннадцатый час дня – 5 часов вечера.
Двенадцатый час дня – 6 часов веера.
Первый час ночи – 7 часов вечера.
Второй час ночи – 8 часов вечера.
Третий час ночи – 9 часов вечера.
Четвёртый час ночи – 10 часов вечера.
Пятый час ночи – 11 часов вечера.
Шестой час ночи – полночь.
Седьмой час ночи – час ночи.
Восьмой час ночи – 2 часа ночи.
Девятый час ночи – 3 часа ночи.
Десятый час ночи – 4 часа утра.
Одиннадцатый час ночи – 5 часов утра.
Двенадцатый час ночи – 6 часов утра.
Часть 1. Смута
Глава 1
- Папа, вставай!
Чья-то рука легонько потрясла меня за плечо. Я отодвинулся, одеяло сбилось, и в шею мне ударило холодом. Снова натянув одеяло до подбородка, я отвернулся от назойливого голоса и потянулся к Бетесде; но рука встретила лишь простыню, ещё хранившую тепло её тела.
- Да проснись же, папа. – Эко снова потряс меня за плечо, уже сильнее.
- Да, да, Гордиан. – Это была уже Бетесда. – Вставай!
Бывает ли сон слаще, чем январской ночью, когда небо затянуто тучами, и сама земля съёжилась от холода? Хотя жена и сын упорно не желали оставить меня в покое, я погрузился в объятия Морфея с такой же лёгкостью, как в мягкую перину, набитую гусиным пухом. Где-то надо мной две сороки стрекотали без умолку, раз за разом повторяя «папа» и «Гордиан». Потом они слетели вниз, назойливо хлопая крыльями, и принялись больно клевать меня. Я отмахивался, как мог. Мне удалось отогнать их, и они поднялись в облака, оставив меня в моей тёплой, мягкой, чудесной постели наслаждаться предутренним сном…
Облака разверзлись, и прямо в лицо хлынула холодная вода, заставив меня закашляться. Я рывком сел и протёр глаза.
Довольно кивнув, Бетесда поставила пустую чашку на столик у стены, рядом с лампой. В ногах кровати стоял Эко, только что стащивший с меня одеяло.
- Отдай! – обиженно сказал я. В самом деле, на что это похоже, стаскивать со своего старого отца одеяло – ни свет, ни заря, да ещё в такую холодину! Разве хорошие сыновья так поступают?
Эко не двинулся с места. Бетесда, скрестив руки на груди, внимательно разглядывала меня. В неверном свете мигающего светильника оба они и вправду походили на сорок.
- Ну, дайте же человеку поспать! – простонал я и, надеясь выиграть ещё хотя бы несколько минут, закрыл глаза и хотел снова лечь. Но прежде, чем голова моя коснулась подушки, Эко удержал меня, схватив за плечо.
- Нет, папа. Вставай. Это срочно.
- Что срочно? – Я попытался стряхнуть его руку, но тщетно. – Да что случилось - дом, что ли, горит? – Волей-неволей я опять сел на кровати, оглядел комнату – и сонливость мою как рукой сняло. – Диана! Где Диана?
- Я здесь, папа. – Она вошла в комнату и шагнула в круг света. Длинные чёрные волосы, распущенные на ночь, спадали на плечи и блестели, как вода в лунном свете; миндалевидные египетские глаза, унаследованные от матери, слегка припухли от сна.
- Что случилось? – зевнула Диана. – Эко? А почему ты здесь? И что вы все поднялись в такую рань? И что там творится?
-Где «там»?
- На улице, папа. – Она чуть наклонила голову, прислушиваясь. – Нет, отсюда не слышно. А вот из моей комнаты слышно всё. Они-то меня и разбудили.
- Кто тебя разбудил?
- Люди на улице. Бегают с факелами, кричат. – Диана смешно сморщила нос, как всегда, когда ей что-то непонятно. Я продолжал смотреть на неё. Наверно, вид у меня был всё ещё сонный, потому что она шагнула к Бетесде. Та обняла её и прижала к себе. В свои семнадцать Диана всё ещё достаточно ребёнок, чтобы искать материнской ласки. Эко молча стоял надо мной с видом принесшего дурные вести посланца в греческой трагедии.
Только теперь до меня окончательно дошло, что случилось что-то и вправду скверное.
Несколько минут спустя я уже был одет и торопливо шагал рядом с Эко и в окружении четверых его рабов-телохранителей по тёмным улицам.
Приближающийся топот за спиной заставил меня обернуться. Какие-то люди пробежали мимо. Они несли факелы, и в их свете наши тени отплясывали на мостовой и стенах домов безумный танец.
Потом люди с факелами скрылись впереди, и снова стало темно. Я споткнулся о расшатавшийся камень и выругался.
- Нумины яйца! Надо было нам тоже захватить факелы.
- Нет, - ответил Эко. – Лучше пусть у моих людей руки будут свободны.
- Что ж, по крайней мере, у нас достаточно охраны. – Я окинул взглядом четверых рабов моего сына, окружавших нас плотным кольцом – один впереди, один позади, и по одному с каждой стороны. У них был вид хорошо тренированных гладиаторов – молодые, дюжие, решительного вида парни, настороженные, не упускающие ничего вокруг.
Хорошие телохранители дорого стоят, а уж на прокорм их приходится тратить целое состояние. Потому всякий раз, когда Эко прикупает ещё одного, его жена Менениа ворчит, что он зря переводит деньги, и лучше бы купить другого повара или другого учителя для детей. Но Эко неумолим. «Защита дома важнее, - говорит он. – В наше время без охраны нельзя». И он совершенно прав.
Я подумал о невестке и внуках в доме на Эсквилине.
- А как же Менениа и дети? – спросил я, стараясь не отстать. Быстрая ходьба согревала, но изо рта при каждом выдохе шёл пар. Мимо снова пробежали люди с факелами, и снова заплясали, удлиняясь, наши тени.
- С ними всё в порядке. Месяц назад я поставил новую дверь. Высадить её сможет разве что целая армия. И я оставил с ними двоих рабов, самых сильных.
- Сколько же у тебя теперь телохранителей?
- Всего шестеро – двое дома и четверо с нами.
- Всего шестеро? – Сам я до сих пор держал лишь одного единственного телохранителя – старого испытанного Белбо, которого оставил дома охранять Бетесду и Диану. Плохо лишь, что он действительно уже стар; а другие наши рабы вряд ли сумеют дать отпор, если дойдёт до погромов…
Я постарался отогнать недобрые мысли.
Опять приближающийся сзади топот. У этих факелов не было, и когда они поравнялись с нами, наши рабы, как по команде, сунули руки под плащи. Правило первое: опасайся людей, идущих ночью без факелов, ибо руки их свободны для кинжалов.
Но они пробежали мимо, не обратив на нас никакого внимания. Где-то впереди распахнулось окно в верхнем этаже, и голос прокричал.
- Аидова бездна! Что там стряслось?
- Они убили его! – отозвался один из тех, кто только что обогнал нас. – Подстерегли, зарезали, подлые трусы!
- Да кого убили?
- Клодия!
Человек в окне онемел на миг, а затем громко расхохотался. Заслышав смех, люди впереди остановились, как вкопанные.
- Плохо! – тихо сказал Эко. Я кивнул, но тут же сообразил, что он обращался не ко мне, а к рабам, для которых его слово послужило сигналом. Они теснее сомкнулись вокруг нас. Мы резко ускорили шаг.
- Ну и куда же вы так спешите? – Человек в окне едва мог говорить от смеха. – На пир боитесь опоздать?
Ответом ему был взрыв брани и гневные выкрики. Кое-кто уже стал искать камни. Даже на Палатине, в приличном квартале с хорошо мощёнными улицами и со вкусом выстроенными домами, попадаются расшатавшиеся, а то и валяющиеся просто так камни…
Смех в окне оборвался, сменившись вскриком.
- Уй! Вы, шлюхино отродье! – Ставни захлопнулись под градом камней.
Мы свернули за угол.
- Думаешь, это правда? – спросил я.
- Что Клодия убили? Скоро узнаем. Это ведь его дом – вон там, впереди? Смотри, сколько народу, и все с факелами. Потому-то я и выскочил из дому. Менениа заметила зарево и разбудила меня. Можно было подумать, что весь Палатин горит.
- И поэтому ты примчался? Испугался за старика отца?
Эко улыбнулся, но тут же снова помрачнел.
- У нас в Субуре на улицах не протолкнуться. На каждом углу кто-нибудь выступает с речью и собирает толпы народу. Люди стоят в дверях, шепчутся в подворотнях. Многие плачут, многие причитают в голос. И все идут на Палатин. Толпы поднимаются, как река во время дождей. И все твердят одно: Клодия убили.
Дом Публия Клодия – его новый дом, ибо он купил его и въехал лишь несколько месяцев назад – был одним из архитектурных чудес Рима. Или же одним из его архитектурных чудовищ. Всё зависело от точки зрения. Год от года дома богачей на Палатинском холме делались всё больше и роскошнее, поглощая маленькие дома, и соперничая друг с другом великолепием убранства. Особняк Клодия мог похвастаться стенами из цветного мрамора. При свете многочисленных факелов были отлично видны устроенные на склоне холма веранды с множеством колонн – из зелёного лакедемонского порфира; из египетского красного мрамора, испещрённого белыми крапинками, как шкура оленёнка; из жёлтого нумидийского мрамора с красными прожилками. Веранды эти, летом усаженные розами и оттого выглядящие теперь непривычно голо, окружали усыпанную гравием площадку перед домом. Тяжёлые железные ворота, обычно закрытые наглухо, стояли распахнутые настежь; но попасть внутрь нечего было и думать из-за множества громко причитающих плакальщиков, теснившихся на площадке. Те, кому не хватило места, стояли перед воротами.
Где-то за всей этой толпой, по ту сторону площадки, был вход в сам дом, раскинувшийся на вершине Палатинского холма, как маленький самостоятельный городок. Я знал, что с противоположной стороны есть ещё веранды и портики с многочисленными колоннами цветного мрамора. Дом вздымался перед нами, подобно небольшой горе из сияющего мрамора; освещённый изнутри и снаружи, застывший между затянутым тяжёлыми тучами небом и чадом от факелов.
- Ну, что, - обратился я к Эко, - мы узнали, что хотели. Клодия, скорее всего, и вправду убили, раз перед его домом собрались плакальщики. Ближе нам всё равно не пройти, так что давай-ка вернёмся по домам. В такое время лучше быть рядом с женой и детьми. Мало ли.
Эко кивнул, но, казалось, совершенно меня не слышал. Поднявшись на цыпочки и вытянув шею, он пытался разглядеть, что творится перед домом.
- Двери закрыты. Никто не входит и не выходит. Они просто толпятся и…
Внезапные выкрики прервали его.
- Дорогу! Дорогу!
Давка усилилась. Люди теснились, освобождая путь для появившейся процессии. Впереди, грубо расталкивая тех, кому не удалось убраться в сторону, шли гладиаторы. Они были настоящие великаны; в сравнении с ними рабы Эко выглядели тщедушными подростками. Говорят, далеко на севере, за Галлией, есть острова, где живут такие гиганты. У этих была очень светлая кожа лица и всклокоченные рыжие волосы.
Нас с Эко прижало друг у другу. Телохранителям удавалось держаться рядом. Кто-то наступил мне на ногу. Руки мои были прижаты к бокам; я не мог двинуться с места. Появились носилки. Поднятые на плечах носильщиков, которые были выше даже огромных гладиаторов, они плыли над толпой; и лишь полог из шёлка в бело-красную полоску чуть колыхался от потоков нагретого факелами воздуха.
Сердце моё пропустило положенный удар. Я хорошо знал эти носилки. Однажды мне самому довелось в них проехаться. Конечно же, она должна была появиться.
Носилки приближались. Занавески были плотно закрыты. Ничего удивительного. У неё наверняка нет ни малейшего желания видеть эту толпу; ещё меньше ей хочется, чтобы толпа видела её. Но когда носилки поравнялись с нами, мне показалось, что занавески чуть-чуть разошлись. Я вытянул шею, пытаясь хоть что-то разглядеть над головами носильщиков, но мешала игра света и теней. Может, мне действительно лишь показалось. Может, это тень так упала.
Внезапно я ощутил на плече тяжёлую руку. Эко поспешно оттащил меня назад, с дороги шедшего рядом с носилками гладиатора.
- Думаешь, это она? – прошептал он мне на ухо.
- Ну, конечно. Больше некому. Во всём Риме не найдёшь других таких носилок.
Разумеется, не я один узнал эти знаменитые красно-белые шёлковые занавески. В конце концов, здесь собрались приверженцы Клодия –вольноотпущенники, чьи права он защищал; бедняки, обязанные ему куском хлеба - ведь это он, в бытность свою трибуном, внёс законопроект о бесплатных раздачах казённого зерна для народа. Они горой стояли за Клодия, а он горой стоял за них. Не раз и не два они кидались бунтовать по первому его приказу. Они знали о нём всё – о его карьере, семейной жизни, скандальных похождениях – и готовы были в горло вцепиться его врагам. Они боготворили его. Их обожание могло не распространяться на его беспутную старшую сестру; но перед её носилками они расступились.
Кто-то в толпе назвал её имя; его стали повторять всё громче и громче, и вот уже вся толпа скандировала:
- Клав-ди-я! Клав-ди-я! Клав-ди-я!
Носилки проплыли между колоннами и оказались на площадке перед домом. Её телохранители могли бы расчистить путь силой; но в этом не было необходимости. Плакальщики благоговейно расступались. Волны людского моря расходились и тут же смыкались позади. Носильщики поднялись по ступенькам к входу. Высокие бронзовые двери, открывающиеся внутрь, распахнулись и закрылись. Занавески носилок были задёрнуты так, что никто не увидел выходящих.
Скандирование прекратилось, и стало до странности тихо.
- Значит, Клодий убит, - тихонько сказал Эко. – Как-то не верится, что его больше нет.
- Когда ты поживёшь с моё, то поймёшь, что все эти великие рано или поздно уходят. Чаще рано.
- Ну да, ну да. Но я имел в виду…
- Да я понял. Смерть некоторых – это как песчинка, упавшая в реку; она не тревожит водной глади. Смерть других - это уже как валун; вода выплёскивается на берег. А с очень немногими… - и я невольно вздохнул.
- Как упавшая с неба звезда, - договорил за меня Эко.
- Ну, будем надеяться, что до этого не дойдёт. – Но я сам не верил собственным словам.
Толпа медлила расходиться. Вокруг наперебой рассказывали о случившемся. Слухи были самые противоречивые. Клодия убили на Аппиевой дороге, на самом выезде из Рима – нет, за двенадцать миль от Рима, возле Бовилл - нет, южнее. Клодий ехал верхом и был один – нет, его сопровождали несколько телохранителей – нет, он ехал в носилках с женой, в сопровождении обычной свиты телохранителей и слуг. Они попали в засаду – нет, убийца был один – нет, среди людей Клодия был предатель, он-то и убил. Слухам не было конца, и лишь в одном все сходились: Клодия убили.
Тем временем тучи разошлись, и в чёрном небе стали видны поблёскивающие, как льдинки, звёзды. С самого начала я разогрелся от быстрой ходьбы, потом, в толпе, меня согревало тепло от множества тел и факелов; но теперь ночь стала холоднее, и я начал мёрзнуть не на шутку. Потопав ногами и потерев ладони друг о друга в тщетной попытке согреться, я не выдержал и обратился к Эко.
- Это без толку. Мне холодно. Надо было одеться потеплее. – Эко, казалось, совершенно не замечал холода, хотя плащ на нём был не теплее моего. Впрочем, в пятьдесят восемь лет кровь стынет быстрее, чем у того, кто на двадцать лет моложе. – Что толку здесь торчать? Мы узнали, в чём дело. Клодия убили.
- Да, но кто его убил?
Я сдержал улыбку. Мой приёмный сын пошёл по моим стопам, а для людей нашей профессии привычка докапываться до истины становится второй натурой, даже когда за эту истину нам никто не заплатит.
- От этой толпы всё равно ничего не узнаешь.
- Похоже, что нет.
- Тогда пойдём.
Эко всё ещё колебался.
- По идее, они должны выслать кого-то, кто объявит… Рано или поздно кто-то наверняка выйдет… - тут он заметил, что я весь дрожу. – Ладно, идём.
- Тебе незачем уходить. Оставайся, если хочешь.
- Одного я тебя не отпущу. Не в такое время.
- Пошли со мной телохранителей.
- И остаться здесь одному? Я не дурак.
- Тогда пошли со мной двоих, а двое пусть остаются с тобой.
- Нет, не хочу рисковать. Я провожу тебя домой, а потом вернусь, если до той поры не найду чего-нибудь получше.
Мы могли бы спорить ещё долго, но тут Эко резко вскинул голову, глядя на что-то позади меня. Его рабы враз насторожились.
- Кто из вас Гордиан? - пробасил голос за моей спиной. Я обернулся и едва не уткнулся лицом в чью-то широченную грудь. Пришлось задрать голову, чтобы увидеть грубое, обветренное лицо и огненно-рыжую шевелюру.
- Я Гордиан.
- Пойдём со мной. – Акцент у него был ужасный.
- Куда?
Верзила чуть склонил голову.
- В дом, конечно же.
- И кто же меня приглашает? – Но я уже знал ответ.
- Тебя зовёт госпожа Клавдия.
Значит, она меня всё-таки заметила.